Нейромантик - Страница 46

И тогда он увидел, что таила в себе эта серая бумажная оболочка.

Ужас. Спиральная родильная фабрика, ступенчатые террасы запечатанных ячеек, слепые челюсти нерожденных бессмысленно шевелятся, представлены все стадии развития от яйца к личинке, почти осе, осе. В его мозгу неожиданно возник образ, представляющий это сооружение в виде дискового пулемета, отвратительного в своем совершенстве. Чужеродного. Кейс дернул курок, забыв нажать на запальник, и шипящая струя топлива окатила копошение жизни у его ног.

Он нажал на запальник, и гнездо взорвалось, взлетело на воздух, унося с собой большую часть его бровей. Над его головой, на пятом этаже, Марлин в распахнутом окне хрипло расхохоталась.

Кейс очнулся с черным силуэтом языка пламени на закрытых веках. Открыл глаза. В комнате было темно. Видение огненного фонтана медленно таяло. Небо за окном расцвечивали лучи записанного где-то рассвета. Голоса на улице смолкли, где-то вдали от стен «Интерконтиненталя» плескалась вода.

В своем сне, перед тем как облить осиное гнездо горючкой, Кейс заметил маленький значок «Т-А», аккуратно вытканный на его внутренней стенке, как будто осы работали на «Тесье-Ашпул».

Молли настояла на том, чтобы покрыть Кейса бронзером, заявив, что его земная бледность привлекает здесь излишнее внимание.

Совершенно голый, Кейс стоял перед зеркалом.

– Господи, – сказал он, – и ты думаешь, что этот загар покажется кому-нибудь настоящим?

Стоя перед Кейсом на коленях, Молли выдавила из тюбика остатки пасты и принялась натирать его левое бедро.

– Ни в коем случае. Но этого будет достаточно, чтобы дать всем понять, что тебя этот вопрос беспокоит. Ну вот. На одну ногу все-таки не хватило.

Она поднялась с колен и бросила пустой тюбик в большую плетеную корзину для бумаг. В их номере не было ничего, что выглядело бы изготовленным из искусственных материалов. Дорого, подумал Кейс. Подобный стиль его всегда раздражал. Пластиковый мат на просторной двуспальной кровати цветом и фактурой напоминал песок. В комнате было множество предметов, казавшихся изготовленными из бледного дерева и ткани ручной работы.

– А как же ты? – сказал Кейс. – Собираешься поджариться до золотистой корочки? Глядя на тебя, тоже не скажешь, что все свободное время ты проводишь на пляже.

На Молли была свободная черная шелковая рубаха и черные эластичные брюки в обтяжку.

– Я – экзотический тип. Для этого у меня припасена большая соломенная шляпа. А ты, дорогой, будешь у нас дешевеньким бандитом средней руки, дорвавшимся наконец до желанных высот, так что быстрый загар вполне сойдет.

Кейс окинул хмурым взглядом свою по-прежнему светлую ногу и снова посмотрел на отражение в зеркале.

– О Господи. Можно я теперь наконец оденусь?

Он прошел к кровати, взял с нее свои джинсы и принялся их натягивать.

– Как спалось, нормально? Кажется, были какие-то странные вспышки.

– Тебе приснилось, – сказала Молли.

Они позавтракали на крыше отеля, где было устроено что-то вроде лужайки, утыканной полосатыми зонтиками и, по мнению Кейса, просто-таки чрезмерным количеством деревьев. Он рассказал Молли о своей попытке прощупать ИР. Тезис о повсеместном наличии подслушивающих устройств был принят ими без доказательств. Если Армитаж прослушивает их, то делает это через посредство Зимнего Безмолвия.

– И все было как на самом деле? – поедая сырный салат, спросила с полным ртом Молли. – Как симстим?

Кейс ответил, что да.

– Вот как это, – добавил он, обводя взглядом окружающее. – Может быть, даже более реально.

Деревья на лужайке были маленькие, сучковатые, неправдоподобно старые – продукт генной инженерии и химического воздействия. Кейс присмотрелся, пытаясь по наитию определить, где здесь дуб, а где – сосна, и чувство стиля уличного мальчишки подсказало ему, что все эти деревья чересчур точно воспроизведены, чрезмерно древоподобны. Яркие зонтики, стоявшие между деревьями на приятном и продуманно неровном склоне, покрытом нежной зеленой травой, защищали гостей отеля от беспощадного сияния искусственного солнца Ладо-Эчисона. Внимание Кейса привлекли возгласы на французском за соседним столиком: там сидели золотисто-смуглые дети, которые прошлым вечером катались над речным туманом. Теперь он разглядел, что их загар был неравномерным: эффект трафарета, достигаемый направленным воздействием на меланин, – многочисленные темные пятна перекрывали друг друга, создавая невероятные узоры, подчеркивая и затеняя мускулатуру; маленькие, твердые груди девочки; кисть одного из мальчиков, покоящаяся на белой эмали стола. Они представлялись Кейсу машинами, созданными для безостановочных гонок; их идеально-небрежные свободные прически, белые хлопковые слаксы, кожаные сандалии и простенькие украшения заслуживали преклонения. Рядом с ними три японки в холщовых одеждах дожидались своих мужей-сарари. Их овальные лица были разукрашены искусственными синяками – отражение экстремально-консервативного стиля, насколько Кейс разбирался в этом, изредка встречавшееся ему в Тибе.

– Чем здесь пахнет? – спросил он Молли, наморщив нос.

– Травой. Так пахнет свежеподстриженная трава.

Когда Кейс и Молли приступили к кофе, наконец явились Армитаж и Ривейра. Армитаж был затянут в костюм цвета хаки, выглядевший до того по-военному, что казалось, будто с него только что сорвали нашивки. На Питере был мешковатый серый груботканый наряд, определенно наводящий на мысли о тюрьме.

– Молли, любовь моя, – сказал Ривейра, не успев присесть за столик. – Ты должна выдать мне еще толику твоего замечательного лекарства.